2011 год. "Палевая Роза". Поздняя осень.***
...Дети вообще понимают всё лучше, чем принято считать. Зачастую даже лучше, чем взрослые. И воспитанники Павла Аркадьевича давно знали, что уроки литературы не просто так прекращаются осенью и весной, когда тает или выпадает снег.
Но если раньше они могли лишь ждать, когда занятия возобновятся снова (да, учителя литературы они действительно сильно любили), то в этом году всё было иначе.
В этом году в "Палевой Розе" появилась маленькая светлая девочка Ровка, и хотя она мало что могла рассказать о себе, но очень скоро все поняли - она как-то была связана с Лесьяром. После непродолжительных споров Ренату записали в его сёстры: было что-то неуловимо схожее в их лицах, глазах, манере держаться, в немногословности и пластике движений...
Рената жила в комнате учителя, и теперь дети имели возможность видеть его хоть каждый день. Стоило лишь прийти к ним - якобы с Ровкой поиграть... А там уже можно было сидеть и слушать музыку, которую Лесьяр включал на своём компьютере, исподтишка рассматривать стены, увешанные картинами, и всякие интересные вещи, которых в комнате было в изобилии... И разговаривать с самим Лесьяром, конечно. Правда, он чаще молчал, лёжа на кровати со скрещенными на груди руками и глядя в потолок, но иногда охотно присоединялся к беседам ребят и рассказывал такое, такое... Он знал, наверное, всё на свете, но больше всего он любил рассказывать о том, о чём ребята привыкли слышать из его уст давно - про писателей давних веков и современности, про стихи, которые сотнями мог читать наизусть, про застывшие в великих произведениях времена, происшествия и события...
...А однажды Рената сказала, что он сам по ночам пишет какую-то длиннющую повесть, и после дети долго упрашивали Лесьяра прочитать им её. Он поначалу отказывался, а потом всё-таки согласился. Но не стал зачитывать с листа, а, к удивлению ребят, начал рассказывать по памяти, хотя это были вовсе даже не стихи.
------------------------------------------------------------------------------------------
Читать дальше.
***
...Зимой за пределами Городов передвигались на собаках.
Тощие легковесные твари скользили над метровыми насыпями снега, будто тени, и смотреть, как они везут сани, было любимым зрелищем Черити. Девочка могла часами просидеть у окошка своего домика, выходящего фасадом на лес, наблюдая за собачьими движениями. Псы мчались парным строем, быстро, как не мог ни один поезд. Пегие курьерские и благородного чёрного цвета собаки аристократии, бурые, на которых каталось прочее население города да рыжие охотничьи... Они тащили сани будто бы играючи, будто не нужно было прилагать адские усилия и заставлять работать до девяноста пяти процентов мышц тела, чтобы не застревали в глубоком снегу полозья, которые во время бешеной пёсьей гонки едва касались снеговых наносов.
Вот очередная свора приблизилась к той черте, за которой кончался Город и начиналась Глушь, там, где резким изгибом простирался вниз обрыв. Теперь за снегом не видно было, где он начинался. Отец Черити каждый день крепил по паре флажков у края площадки, чтобы никто не потерялся, не свалился в пропасть - человека снег не выдержал бы.
Как и слишком медленно бегущих собак.
Поэтому, лишь подойдя к площадке, за которой начиналось снежное ничто, пёсий вожак, поймав взгляд хозяина, коротко и громко взвизгивал - и стая с места бросалась в стремительный бег.
Именно этот момент и любила Черити.
Или, когда измотанные долгим перегоном (между каждым Городом расстояние по всем правилам должно было быть таким, чтобы летом за сутки добраться поездом, зимой - за семь часов собачьего бега, иначе земли начинали гнить и выходила на волю чума) собаки выскакивали на площадку перед её домом и обессиленно падали на землю. Они лежали на холодной земле - такие хрупкие странные звери, и были совершенно неподвижны, хотя всего лишь секунду назад мчались со скоростью ветра.
Измотанных собак заносили на руках в псарню, стоящую сразу за домом Черити, и пока те отдыхали, их хозяева вели с отцом девочки долгие беседы. Его уважали и побаивались, как и любого другого Привратника, человека, добровольно поселившегося на краю пропасти и пустоши и несущего службу на благо Городам и их жителям.
Служба Привратников не была лёгкой. На приграничных землях случалось всякое, и только крепкий духом и телом мужчина мог надеяться выжить там, лицом к лицу с опасностью, и помочь выжить целому Городу за своей спиной.
Именно из-за возможных опасностей отец пытался отправить Черити ближе к центру, в одну из хороших закрытых школ, но девочка с детства росла своенравной и вольной, и заставить его не вышло, уговорить не получилось - ей хотелось остаться на приграничье.
***
...По сути, Черити была первым и единственным ребёнком, узнавшим, что где-то что-то пошло не так.
К отцу стали часто приезжать люди из других Городов, именно к нему, лично, да ещё на белых собаках. До того Черити видела белую стаю лишь однажды. Они шли с папой по центру, был какой-то светлый праздничный день, может, Новый год или что-то в этом роде, уже давно снег укутал площадь и все обрывы за Городом... И прямо по улице пронеслись, звонко лязгая о камни, серебристые сани, запряжённые белыми-белыми, будто из бумаги вырезанными, псами. Девочка успела только увидеть рулевого в белом плаще и с абсолютно пустыми льдистыми глазами, а потом отец резко ухватил её за плечи и отвернул к стене, пытаясь закрыть своей ладонью её лицо. Впрочем, в стекле витрины она успела увидеть отражение удаляющейся упряжки и чего-то чёрного на санях, будто обёрнутого в холстину продолговатого ящика.
А теперь они приезжали третий день подряд, и глаза ей уже никто не закрывал. Выросла.
Хоронили погибших тут же, за псарней, поручая железным машинам с хищными жвалами разгребать смёрзшуюся землю.
Конечно, в каждом Городе существовало настоящее кладбище, но никто из Церкви не допустил бы на его территории ни одной могилы тех, кого возили на белых собаках высокие мрачные люди в белых плащах. Считалось, что человек, который умер в дороге, отдаёт свою душу пустоши и тварям, её населяющим, и будучи похоронен на святой земле, не сможет в ней лежать спокойно и поднимет других мертвецов. Впрочем, гуль не сможет лежать спокойно вообще нигде, поэтому таких покойников облачали в железные гробы, окованные цепями, чтобы хотя бы немного задержать их, чтобы успеть выкопать положенную Законом яму семь на два... То, что потом живые трупы будут бродить по приграничным землям, мало кого волновало. Это уже были заботы Привратника, но никак не горожан или Церкви.
Поэтому им не ставили ни крестов, ни надгробий.
А уж тех, кто был убит в пути меж Городами, кто погиб не своей смертью или от несчастного случая, вообще предписывалось жечь на месте или разрывать на сотни частей, потому что такая смерть считалась совсем уж нехорошей. Но огонь зимой разводить было нельзя... А с последним предписанием отлично справлялись те, кто был причиной смерти несчастных.
***
Очередные серебристые сани прибыли утром.
Мортусы, Проводники смерти, всегда объезжали свои владения по утрам, подбирая то, что оставалось от отчаянных путешественников, решившихся на ночной перегон.
Вопреки последним событиям, этот труп не был разорван волчьими зубами, а всего лишь лишился головы, и поэтому уже слабо возился в железном гробу, куда его возложили сразу же после обнаружения. Ещё час или два - и у него отрастут алмазные когти, которые смогут резать любой металл и любые оковы.
Черити ушла в дом. Ей было страшно.
О том, что отец и Проводник будут делать с покойником, она догадывалась по сиянию лезвий циркулярных пил, выставленных на улицу, и ей совершенно не хотелось при этом присутствовать.
Волки...
Они всегда были активны в здешних лесах, но никогда, никогда ведь не нападали на людей! И уж тем более не ели. В лесах полно было прочей добычи, которую было гораздо легче поймать. Даже люди не испытывали трудностей с добычей мяса для своих семей, что уж говорить о хищниках, привыкших убивать с детства?.. Но факт оставался фактом. Теперь ночные путешествия могли кончиться совсем не так хорошо, как в прежние времена.
Снег за псарней, уже начинающий плавиться от ядовитой крови гуля, присыпали свежим песком.
Мортус хлестнул своих белых псов длинным тонким кнутиком - и сани зазвенели по начинающейся от угла дома мостовой. Только им и можно было ездить по Городу на собаках...
Привратник долго и молча сидел на крыльце, а потом велел дочери хорошенько убраться дома.
- Совет приедет, - коротко бросил он.
Да не, зиму я не очень, на самом-то деле... Ну и моей фантазии тут ноль.